нажмите, чтобы увидеть

— Для чего живёт человек на земле? Скажите.
— Как же так сразу-то? И потом, где живёт? Ежели у нас, в Смоленской
губернии — это одно, ежели в Тамбовской губернии — это другое.

Ма тант, не будем устраивать эль скандаль при посторонних!

— Никакое это не произведение, а Содом с Гоморрой!
— Разве их две? Вроде одна…
— Чего одна?
— Одна Гоморра…

— Это Жозель. Француженка. Я признал её. По ноге.
— Не-е, это не Жозель. Жозель была брунетка, а эта вся белая.

— На что жалуемся?
— На голову жалуется.
— Это хорошо. Лёгкие дышат, сердце стучит.
— А голова?
— А голова — предмет тёмный, исследованию не подлежит.

Коли доктор сыт, так и больному легче.

Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в
непрерывном печальном положении. Тут медицина знает разные средства,
лучшее из которых и самое безвредное — беседа.

Слово лечит, разговор мысль отгоняет.

— Хотите беседовать, сударь?
— О чём?
— О чём прикажете. О войне с турками, о превратностях климата или, к
примеру, о графе Калиостро.
— О ком?
— О Калиостро. Известный чародей и магистр тайных сил. Нынче в
Петербурге шуму много наделал. Газеты пишут — камни драгоценные растил,
будущность предсказывал. А ещё говорят, фрейлине Головиной из медальона
вывел образ покойного мужа, да так, что она его осязала и теперь вроде
как на сносях…

— Карета сломалась, кузнец в бегах, так он в Васильевской гостинице
сидит, клопов кормит.
— Клопов? Великий человек, магистр — и клопов?
— Так они, сударь, не разбирают, кто магистр, а кто не магистр.

Жуткий город: девок нет, в карты никто не играет. Вчера в трактире
украл серебряную ложку — никто даже не заметил: посчитали, что её вообще
не было.

— Варварская игра, дикая местность — меня тянет на родину.
— Где ваша родина?
— Не знаю. Я родился на корабле, но куда он плыл и откуда никто не
помнит. А вы где родились, Жакоб?
— А я вообще ещё не родился.
— Не родились?
— Нет.
— И как вы дальше думаете?

Сердце подвластно разуму. Чувства подвластны сердцу. Разум
подвластен чувствам. Круг замкнулся. С разума начали, разумом кончили.
Вот и выходит, что всё мироздание — это суть игра моего ума. А если вы
со мной согласитесь, то и вашего тоже.

Тогда она сняла с себя последнюю одежду и тоже бросилась в бурное
море. И сия пучина поглотила ея в один момент. В общем, все умерли.

— Маргадон! Почему открыта дверь?
— Экскьюз ми, магистр!
— Что экскьюз ми?
— Варварские обычаи: ключи раздают, а замков нет.

Не умеете лгать, молодой человек. Все люди разделяются на тех,
которым что-то надобно от меня, и на остальных, от которых что-то нужно
мне. Мне от вас ничего не нужно. Выкладывайте, что вам угодно.

Не надо громких слов, они потрясают воздух, но не собеседника.

Сильвупле, дорогие гости! Сильвупле… Жевупри… авек плезир… Господи
прости, от страха все слова повыскакивали.

— Понравилось, видать. Молодец…
— Хороший человек…
— Солонку спёр…
— И не побрезговал.

— Дядь Степан, ихний кучер на меня в лорнет посмотрел. Чего это он,
а?
— Чего, чего… Зрение слабое.
— Бедненький!..

— Степан! У гостя карета сломалась.
— Вижу, барин. Ось полетела. И спицы менять надо.
— За сколько сделаешь?
— За день сделаю.
— А за два?
— Ну… За… Сделаем и за два.
— А за пять дней?
— Ну, ежели постараться — можно и за пять.
— А за десять?
— Ну, барин, ты задачи ставишь! За десять дён одному не справиться,
тут помощник нужен — хомо сапиенс!
— Бери помощников, но чтобы не раньше!

Ежели один человек построил, другой завсегда разобрать может.

Это зачем же они её так крепют?

А́нглинская вешь!

— Надолго гостить-то собрались?
— Тут всё от мине́ зависит.

Кто ест мало, живёт долго, ибо ножом и вилкой роем мы могилу себе.

— Обо мне придумано столько небылиц, что я устаю их опровергать.

— У нас в уезде писарь был. Год рождения в пачпорте одной циферкой
записывал - чернила, шельма, экономил. Потом дело проянилось - его в
острог. А пачпорта уж переделывать не стали - документ всё-таки.

— У меня воз сена стоит десять рублей.
— Стоить-то оно стоит, да никто ж его не покупает.

Фимка, ну что ж ты стоишь! Неси бланманже с киселём!

— Господин Калиостро, а как насчёт портрета?
— Погодите вы, голубчик, с портретом! Дайте ему со скульптурой
разобраться.

— Узнаёшь, Маргадон!
— Натюрлих, экселенц! Отличная фемина!

Теряю былую лёгкость.

Вчера попросил у ключницы три рубля — дала, мерзавка, и не спросила,
когда отдам.

— Откушать изволите?
— Как называется?
— Оладушки.
— Оладушки… оладушки… Где были? У бабушки. Селянка, у тебя бабушка
есть?
— Нету.
— Сиротка, значит.

— Подь сюды. Хочешь большой, но чистой любви?
— Да кто ж её не хочет…
— Тогда приходи, как стемнеет, на сеновал. Придёшь?
— Отчего ж не прийти? Приду. Только уж и вы приходите. А то вон
сударь тоже позвал, а опосля испугался.
— А она не одна придёт, она с кузнецом придёт.
— С каким кузнецом? <…> Не, нам кузнец не нужен. Что я,
лошадь, что ли?
— Благословлять. Вы ж предложение изволите делать…
— Так, свободна. Не видишь, играем.

— И быть тебе за это рыбой, мерзкой и скользкой!
— Да, но обещали котом!
— Недостоин!

Меня предупреждали, что пребывание в России действует разлагающе на
неокрепшие умы.

— А потом вас там публично выпорют, как бродяг, и отправят в Сибирь
убирать снег…
— Весь?
— Да. Снега там много.

— Чё он меня всё пугает? Что меня пугать? У меня три пожизненных
заключения. А как он с вами разговаривает? Вы, человек, достигший вершин
лондонского дна! В конце концов, вы собираетесь быть принцем?
— Йес, итыс!

Огонь тоже считался божественным, пока Прометей не выкрал его.
Теперь мы кипятим на нём воду.

Для бегства у меня хватит мужества!

Все пришельцы в Россию будут гибнуть под Смоленском.

Дядя Степан, помог бы ты им, а? Ну грех смеяться над убогими. Ну ты
посмотри на них! Подневольные ж люди, одной рыбой питаются. И поют так
жалостно!..

Статуя здесь ни при чём. Она тоже женщина несчастная. Она графа
любит…

На двух лошадях скакать — седалища не хватит!

— Маргадон, один надо было зарядить…
— А вы, оказывается, бесчестный человек, Маргадон.
— Конечно! Если б я был честный человек, сколько бы народу в Европе
полегло! Ужас!

Если когда-нибудь в палате лордов мне зададут вопрос: зачем, принц,
вы столько времени торчали под Смоленском? – я не буду знать, что
ответить

— …И с барышнями поаккуратней. Мраморные они, не мраморные — наше
дело сторона. Сиди на солнышке, грейся.
— Травами хорошо бы ещё подлечиться. Отвар ромашки, мяты… У вас в
Италии мята есть?
— Ну откуда в Италии мята? Видел я их Италию на карте: сапог
сапогом, и всё.

— Ему плохо?
— Не-ет, ему хорошо.
— Хорошо?
— Живым всё хорошо.

— Погоня?
— Погоня, Ваше сиятельство.
— Это замечательно. Когда уходишь от погони, ни о чём другом уже не
думаешь.
— Река жизни утекает в Вечность. При чем тут «окуньки»?

— Я, Джузеппе Калиостро, верховный иерарх сущего, взываю к силам
бесплотным, к великим таинствам огня, воды и земли. Я отдаюсь их власти и
заклинаю перенести мою бестелесную субстанцию из времени нынешнего в
грядущее, дабы узрел я лики потомков, живущих много лет тому вперед…
Вас, сударь, хочу вопрошать о судьбах людей, собравшихся здесь, в
Санкт-Петербурге, сего числа лета 1780-го… Готовы ли вы ответствовать?
— Вопрошайте.
— Готовы ли вы сказать нам всю правду?
— Ну, всю — не всю… А что вас интересует?
— Обо мне спроси, граф! Сколько мне на роду написано?
— В твою судьбу хочу вчитаться, но неразборчива строка. Лишь вижу
цифру 19… Пока…
— А как понять сие?
— Век грядущий, век девятнадцатый, успокоит вас, сударыня.
— А я-то, дура, помирать собралась. Спроси, батюшка, может, замуж
еще сходить напоследок?

— Вы получите то, что желали, согласно намеченным контурам.
— К чёрту контуры! Я их уже ненавижу.

Это что, ложка! У нас вот один вилки ел. И фарфором закусывал! Могу
предложить вам тарелочку! (с)